Виктор Топоров. Фото Светланы Васиной
Сакраментальный вопрос: вам «шашечки» или ехать? Вам эффективность (и управляемость) повышать или с коррупцией бороться? И другой, столь же сакраментальный, но уже на кадровом уровне: что делать — этих отмыть или новых нарожать? Но, как известно, новые мухи — голодные, они будут (как минимум поначалу) еще злее прежних.
Системная коррупция — это уже не коррупция, а система. Причем система худо-бедно работающая. «Абиссинский налог», как это называлось в советское время, в тогдашней разноукладной экономике, а главное, в разноукладной традиции. Когда Тельман Гдлян и Николай Иванов подошли с московской меркой к узбекским делам (и пустили в ход методику допроса с пристрастием), они чуть было не упекли за решетку всё население — и, разумеется, всё руководство — более-менее процветающей союзной республики.
Потом решили пойти по другому пути — и тоже заведомо порочному: платить чиновникам столько, чтобы они не воровали. Но такого «столько» не выдержит ни одна экономика. Сколько нужно платить столичному чиновнику среднего и низшего уровня, чтобы он в первый же год (а потом его, может, снимут) успел обзавестись хорошей квартирой в центре города и куском земли в ближнем Подмосковье? А ведь пить и есть ему тоже надо, одеваться-обуваться — и ему, и жене, и детям. Сколько нужно платить ему, чтобы он не чувствовал себя голоштанником, общаясь — по службе и в быту — с преуспевающими и более чем преуспевающими дельцами, многомиллионные вопросы которых он ежедневно «решает» — и преспокойно (а главное, законно) может решить как в ту, так и в другую сторону?
Перманентный «экономический 1937 год» — как в Китае — в общем-то доказал свою эффективность, но переносить этот опыт на нашу почву как-то боязно. У нас ведь тоже люди ничего не поймут, пока не начнутся массовидные (словцо В.И. Ленина) расстрелы. А увольнения, пусть даже с конфискацией, мало кого напугают: запасной аэродром есть, поди, у каждого (и стоимость этого аэродрома тоже входит в ренту, выплачиваемую обществом), да и все имущество давным-давно переписано на жену. Меж тем процесс репрессий может принять лавинообразный характер, да и «эксцесс исполнителя» будет встречаться на каждом шагу.
На мой взгляд, нужно не обновление и/или омоложение кадрового состава чиновничества (вернее, разумеется, не только оно) — нужно принципиальное изменение условий игры, причем с оглядкой как на человеческую психологию в целом, так и на изрядные отечественные наработки 1930-х и в особенности 1920-х годов. 1920-е важнее, потому что мы сейчас фактически переживаем повторный «угар нэпа»: всем хорош отстроенный нами капитализм, вот только он, извините, не фурычит. А значит, нужно в нашей консерватории что-то менять. Ну, и в нашем Большом театре, кстати, тоже.
Всё куплю, сказало злато, всё возьму, сказал булат. Каждый из тех, кто способен претендовать на богатство и/или власть, очень рано осознает, какая из составляющих этой диады ему на самом деле важнее. Оно конечно, и власть можно купить, и от власти разбогатеть — и мы едва ли не повсюду наблюдаем примеры как того, так и другого, — но всё же это два принципиально разных пути, и на развилке необходимо определиться с тем, что же тебе на самом деле важнее — власть или деньги. А для этого саму альтернативу следует заострить: что ты выбираешь — безвластное богатство или властную бедность? Грубо говоря, в прокуроры ты метишь (в честные прокуроры) или в адвокаты?
В СССР бытовала поговорка: хорошо живет не тот, кто много зарабатывает, а тот, кому мало за что приходится платить. Речь шла, разумеется, о гособеспечении, на которое была взята партхозноменклатура. Вот гособеспечение — на уровне честной бедности или в крайнем случае скромного достатка — и следует предложить и гарантировать нынешним (и завтрашним) чиновникам самого разного уровня, одновременно строго-настрого предупредив их, причем предупредив законодательно: всё, что свыше скромного достатка, не просто предосудительно, но и наказуемо, причем наказуемо по самому факту.
Кроме гособеспечения существовал в раннем СССР и партмаксимум, обрекавший в том числе и высокопоставленных партийцев на честную бедность. Ну, партий у нас, можно считать, нет, а вот потолок зарплаты для госслужащих был бы мерой более чем разумной. Хочешь денег — иди в бизнес, хочешь власти — иди в чиновники на скромное гособеспечение и скромную зарплату и с самого начала знай, что ты делаешь этот выбор на десятилетия вперед, а может быть, и пожизненно. Как пожизненно вступали люди, возжаждавшие власти над другими (и, понятно, не они одни), в ВКП(б).
Борис Межуев, от недавней колонки которого я в своих размышлениях отталкиваюсь, высказывает опасение, что при более-менее сходном раскладе в чиновники хлынут молодые силовики (вдобавок к старым) — и только они. Я, однако, предлагаю нечто прямо противоположное: распространить на всё чиновничество — на всю, если угодно, номенклатуру — писаные и неписаные строгости, которыми обременены сотрудники силовых структур. Грубо говоря, злато лежит в одной стороне, булат власти — в другой; а в какую из них — тебе лично, ты уж, юноша, обдумывающий житье, решай сам.
В заключение — семейная история из конца 1970-х. Моя покойная мать, проработав 45 лет в ленинградской адвокатуре и выйдя на пенсию, продолжала давать платные юридические советы на дому по негласным, но более-менее твердым расценкам. Однажды, вернувшись домой, я застал ее приятно удивленной: оказывается, очередной клиент оставил ей в конверте сумму вдесятеро больше стандартной (то есть наверняка свою официальную месячную зарплату). «А что у него за дело?» — поинтересовался я. «Его исключили из партии за моральное разложение». — «Ну и правильно исключили!»
.jpg)