Федеральное агентство по образованию
Дагестанский государственный университет
Дагестанский институт экономики и политики
Москва
РОСПЭН
2009
Почитаем
"Развитие идей происходит первоначально в головах отдельных личностей — наиболее приспособленных к осмыслению происходящих процессов и к постановке назревших проблем в виде соответствующих теорий и идей. При этом наиболее остро эти процессы протекают в сознании молодых людей, которым поневоле однажды приходится впервые и самостоятельновырабатывать свою личную жизненную философию и сопоставлять ее с тем социальным порядком, который уже господствует в обществе.
«До юноши, — писал Гегель, — подросток созревает тогда, когда при наступлении половой зрелости в нем начинает пробуждаться и искать себе удовлетворения жизнь рода. Юноша обращается вообще к субстанциальному всеобщему; его идеал представляется ему уже не в личности зрелого мужа, как мальчику, но понимается им как нечто всеобщее, от такой единичности независимое. Но этот идеал имеет у юноши все еще более или менее субъективный вид, все равно живет ли он в нем как идеал любви и дружбы, или как идеал некоторого всеобщего миропорядка. В субъективности субстанциального содержания этого идеала заключается не только его противоположность по отношению к существующему миру, но также и стремление снять эту противоположность посредством осуществления идеала. Содержание идеала наполняет юношу чувством деятельной силы, он воображает себя поэтому призванным и способным переделать мир или, по крайней мере, привести в связь мир, который кажется ему распавшимся. Того обстоятельства, что содержащееся в его идеале субстанциальное всеобщее по своей сущности уже получило в мире свое развитие и осуществление, мечтательный дух юноши постичь не в состоянии. Для него осуществление этого всеобщего кажется отступничеством от его идеала. Он чувствует поэтому, что как его идеал, так и его собственная личность не признаны миром. Так то состояние гармонии с миром, в котором ребенок живет, нарушается юношей. Вследствие этой направленности на идеальное юность производит впечатление большего благородства ума и большего бескорыстия, чем эти качества проявляются в зрелом муже, заботящемся о своих частных, преходящих интересах»[1].
Именно поэтому молодые люди вообще более всего склонны к революционной деятельности и податливы к соответствующей пропаганде[2]. По достижении определенного возраста молодой человек приобретает не только способность, но и потребностькритически осмысливать социальную действительность с точки зрения его официальной идеологии и своих личных жизненных идеалов. Он начинает сравнивать то, что содержится в этой идеологии (в его идеалах), с тем, что он находит в самой реальной действительности. Иначе говоря, он сравнивает то, что должно быть (согласно его убеждениям), с тем, что фактически есть. И в результате такого сравнения он может прийти, вообще говоря, прежде всего к двум следующим крайним противоположным выводам.
Во-первых, человек может прийти к выводу о том, что в реальной действительности все обстоит вполне хорошо или удовлетворительно, и, что, следовательно, в ней ничего менять и не нужно. На политическом языке такая установка называется позицией консерватора. Вполне понятно, что к такой точки зрения естественным образом склоняются люди, которые уже преуспелив этой жизни или благодаря собственным усилиям, или (что случается чаще), благодаря положению, завоеванному для них ихродителями. Консерватизм, таким образом, — это, по преимуществу, религия верхов и благополучных слоев общества.
Но, во-вторых, человек может прийти и к противоположному выводу, сводящемуся к тому, что в реальной действительности все плохо или очень плохо и, что, следовательно, все нужно переделать, изменить к лучшему. «Так жить нельзя!» — вот лозунг этой позиции. С политической точки зрения, — это позиция реформатора. Вполне естественно, что на такую позицию чаще всего встают люди, которым не удалось преуспеть в этой жизни по различным причинам. Если они не видят возможности выигрывать по действующим в обществе правилам, они приходят рано или поздно к мысли о необходимости изменить сами эти правила. Поэтому реформизм — это, по преимуществу, религия низов или средних слоев, попавших в силу разных причин в неблагополучное положение.
В силу естественного положения молодежи, перед которой стоят, как правило, очень сложные проблемы еще только предстоящего завоевания своего социального положения в обществе, реформизм — это наиболее распространенная установка также и среди молодежи.
При этом реформаторская позиция может выражаться у человека в двух основных формах — ретроградной и модернистской.
Реформатор-ретроград видит идеальный порядок в прошлом. История, по его мнению, с некоторых пор пошла (или ее направили) не тем путем, и потому реализация социального идеала для него находится уже позади. Впервые наиболее ярко такую позицию по отношению к обществу выразил знаменитый древнегреческий поэт и мыслитель Гесиод[3] (VIII-VIIвв. до н.э.), который высказал мысль о том, что история любого общества закономерно движется от наилучшего («золотого») века к наихудшему («железному») веку. Свой век и его будущее Гесиод описывал в самых черных красках, призывая вернуться к древней чистоте и справедливости нравов предков. В современных условиях ретроградная реформистская установка характерна для религиозных фукндаментализмов (в том числе — для так называемых ваххабитов в исламских странах).
Однако неудовлетворенный действительностью человек может увидеть реализацию своего идеала не в известном ему прошлом, а в неизвестном еще будущем. Хотя история, по его мнению, идет (или зашла уже) и «не туда», но назад все равно возвращаться не следует, так как там было тоже нехорошо или даже еще хуже. Надо просто идти в другую сторону. Поэтому такой человек будет склонен к созданию совершенно новой идеологии, новой системы ценностей, отличающейся как от прошлого, так и от настоящего.
Однако, если в прошлое ведет лишь одна-единственная и притом уже известная всем дорога, то в будущее ведут нас множествосамых разных и неизведанных путей, и поэтому мнения различных реформаторов-модернистов неизбежно расходятся. Применительно, например, к России начала ХХ века, разные пути движения указывали ей большевики и меньшевики среди социал-демократов, а также — эсеры, анархисты, либералы и т.д. Причем последние имели перед остальными то преимущество (или тот недостаток), что их идеал был в какой-то мере уже реализован в государствах Западной Европы, идеалы же остальных реформаторов-модернистов носили во многом утопический характер. Впрочем, победили, как мы знаем, как раз большевики-утописты.
Таким образом, все идеологии по их отношению к действительности мы можем разделить на консервативные и реформистские. Первые, по существу совпадают с господствующей на данный момент идеологией (то есть с ее официальной версией), а вторые стремятся заменить ее в обществе другой идеологией, — либо той, что уже господствовала в прошлом (ретрограды), либо совершенно новой для данного общества идеологией (модернисты), при этом, либо уже апробированной где-то в другом обществе (их можно назвать модернистами-реалистами), либо еще только предлагаемой к апробации. Последнего рода идеологии всегда несут на себе печать утопичности, и таких реворматоров-модернистов можно называтьутопистами.
Однако реформистские идеологии могут различаться между собой не только по содержанию (качественно), но и по той степенисоциальных изменений, которые они предусматривают. Эти изменения могут относиться либо только к одной из каких-либо сфер общественной жизни (например, к отношению между полами или к проблеме запрета абортов) — такие идеологии можно определить как частные, — либо же они могут затрагивать самые глубинные вопросы общественной жизни (например, — существование частной собственности, устройство государственной власти) и предлагать их радикальное изменение — такие идеологии можно определить как радикальные.
В сложившейся к настоящему времени терминологии только названных нами частными (и частичными) реформистов принято называть собственно реформистами, или умеренными. А реформистов, посягающих на самые коренные устои государства и общества принято называть революционерами или радикалами. При этом в термине «радикал» акцент делается наколичественной оценке предлагаемых изменений (радикал тот, кто хочет зайти в своих реформах слишком далеко, предлагает действовать быстро, решительно и т.д.), а в слове «революционер» акцент делается на качественной стороне предлагаемых преобразований (революционер тот, кто хочет изменить самые важные устои общества, изменить саму его основу, а не что-то второстепенное и незначительное). Так, например, В.И. Ленин еще в 1905 году определял программу своей партии как радикальную. «Мы, — писал он, — стоим за непрерывную революцию. Мы не остановимся на полпути ... Мы сначала поддерживаем до конца, всеми мерами, до конфискации, — крестьянина вообще против помещика, а потом (и даже не потом, а в то же самое время) мы поддерживаем пролетариат против крестьянина вообще ... Мы не обещаем никакой гармонии, никакой уравнительности, никакой «социализации» из победы теперешнего крестьянского восстания, — напротив, мы «обещаем» новую борьбу, новое неравенство, новую революцию, к которой мы и стремимся»[4].
Это позиция не только радикальная, но и революционная. Впрочем, различия между этими терминами слишком тонки и потому не имеют большого значения.
При этом реформистами, радикалами и революционерами могут быть одинаково как модернисты, так и ретрограды. Радикальным ретроградом, например, был в свое время знаменитый вождь старообрядцев протопоп Аввакум, пошедший за свои убеждения и в Сибирь, и в острог, и на костер. Близок к радикализму был и такой известный ретроград царской России, как К.П. Победоносцев.
Однако все определенные нами выше термины относятся главным образом к идеологам или приверженцам той или иной идеологии, то есть к людям, лишь развивающим в своем сознании определенный идеал, к которому, по их мнению, обществу следует стремиться. В лучшем случае такие люди могут лишь пропагандировать свою идеологию, лишь полемизировать с ее противниками, но никаких практических действий по установлению в обществе этих новых для него порядков они еще не предпринимают. К. Маркс и Ф. Энгельс, в свое время, были по существу лишь такими радикальными идеологами, «теоретиками» коммунизма, хотя они и делали уже самые первые попытки стать и его практическими бойцами, революционерами (создали, например, Первый Интернационал).
Тем не менее, отличие идеологии от научной теории в том и состоит, что она создается в качестве идеального образа, конечнойцели, к которой следует стремиться. И если сами идеологи еще и не находят в себе силы или способности к практическимдействиям по воплощению своего идеала в жизнь (или не видят такой возможности), то за ними неизбежно приходят те, кто переводит вопрос с разделяемой ими новой системой ценностей уже и в практическую плоскость. Говорят, О. Бисмарк, ознакомившись с некоторыми сочинениями К. Маркса, прозорливо заметил, что «с этим бухгалтером Европа еще наплачется». И, разумеется, оказался прав — на смену чистым идеологам пришли вскоре уже и практические революционные деятели — Лассаль (с которым пришлось иметь дело уже и самому Бисмарку), Плеханов, Ленин и другие (все они считали себя учениками Маркса).
Именно на этом, переломном этапе развития новой идеологии — на этапе ее перехода в руки практических деятелей — и возникает впервые определенное основание для введения понятия экстремизма. Сама по себе идеология, даже и обладая свойством выражать некую крайнюю, радикальную позицию (как, например, марксизм, расизм и т.д.) еще не может быть названа экстремистской в полном смысле этого слова, так как она не содержит, как правило, призыва использовать для своего воплощения в жизнькрайние средства. Она есть всего лишь идеал, лишь мечтание о некоторой новой (или старой) системе ценностей, которуюжелательно установить в обществе, в отношениях между людьми. О средствах же ее воплощения сами идеологи, как правило, еще не задумываются, так как они в большинстве своем люди непрактичные, кабинетные мыслители. Даже и Маркс с Энгельсом, при всей их любви к революциям и революционной фразеологии вообще, вполне допускали еще и мирное осуществление их идеалов, а практически сумели создать лишь беззубое Международное товарищество рабочих — разношерстный дискуссионный клуб, говорильню, с которой, к тому, же и сами не смогли справиться.
О таких деятелях В.И. Ленин — человек уже не идеологический, а практический — говорил и писал так: «Комичные педанты! … Они не поняли, что вообще не голосованиями, а гражданской войной решаются все серьезные вопросы политики …»[5]. Даже о своих соратниках, большевиках, подбираемых им по совершенно другим качествам, он иногда выражался следующим образом: «Право, я часто думаю, что из большевиков 9/10 действительно жалкие формалисты, которые абсолютно не способны воевать. Я бы их всех отдал Мартову»[6].
Таким образом, хотя основой экстремистской организации и ее деятельности, действительно, является соответствующая идеология, тем не менее, собственно экстремизм их проявляется вовсе не в идеологии самой по себе, а в тех практических средствах, которые избирают для ее воплощение в жизнь практики, вставшие под знамена данной идеологии. В самой идеологии может содержаться лишь зародыш будущего экстремизма, но самого экстремизма в ней явно обнаружить, как правило, не удается даже и тем, кто является потенциальной жертвой ее дальнейшего развития. Сказанное относится в полной мере и к такой религиозной идеологии, как ислам, в котором многие современные аналитики вдруг увидели экстремизм, до того и не замечавшийся. При желании можно разглядеть экстремизм и в еврейском Танахе (Ветхом завете) и вообще в любой религиозной или идеологической доктрине. Но такое «прозрение» обычно наступает лишь после того, когда ту или иную религию или светскую идеологию берут на вооружениепрактические деятели, избирающие экстремистскую стратегию и тактику.
Это хорошо видно на примере всех великих революций (а великими их делает именно новая идеология, которую они утверждают). «Почти все умеренные лидеры Великой революции, — отмечает историк С.Ю. Данилов, — Мирабо, Лафайет, Кондорсе, герцог Орлеанский и др. в конце 1780-х годов публично высмеивали сословные предрассудки, церковь, монархию, афишировали безбожие, неуважение к авторитетам, отказывались подчиняться исторически сложившимся институтам власти, в том числе распоряжениям, исходившим непосредственно от суверена. Без их смелых инициатив не было бы первого периода революции ...»[7]. «Никакой революции ни мирной, ни кровавой, — писал о том же П.А. Кропоткин, — не может совершиться без того, чтобы новые идеалы глубоко не проникли в тот самый класс, которого экономические и политические привилегии предстоит разрушить»[8]. Хотя, как показывает пример с Бисмарком, самые опытные политики способны все же разглядеть все опасные последствия новой идеологии уже и на самой первой стадии ее развития.
Теоретически же, у любой новой идеологии есть два крайних способа превратиться в официальную (господствующую) доктрину того или иного общества — 1) мирный и 2) насильственный. Сторонники мирного пути развития новой идеологии избирают в качестве практических планов по ее осуществлению лишь методы пропаганды и проповеди, а также — легальный путь борьбы за власть в мирном состязании со всеми другими политическими силами и общественными движениями. Сторонники же второго пути, не отказываясь и от мирных путей к цели, основной упор все же делают на насильственные методы претворения своей идеологии в жизнь (как правило, через приход ее сторонников к власти), и создают для этого соответствующие боевые структуры. Не случайно, поэтому, что в документах Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ), экстремизм определяется как «такая форма политической деятельности, которая прямо или косвенно отвергает принципы парламентской демократии и стремится изменить ее правила прихода к власти».
Однако, как и в любом логическом делении подобного рода между двумя указанными крайностями всегда есть место и для представителей «золотой середины» — то есть для сторонников в основном мирных действий, не исключающих в то же время (при определенных обстоятельствах) и насильственных или полунасильственных действий. В современных российских условиях именно такую позицию, по-видимому, занимают в исламских республиках так называемые ваххабиты. Президент Дагестана Муху Алиев в своей беседе с членами Общественной палаты республики говорил о сторонниках этого фундаменталистского толка: «Хотя в республике действует закон о запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности, ни одного ваххабита никто не трогает, если только тот не становится на путь экстремизма. Никто их не преследует, если они ограничиваются идеологией, но если они берут в руки оружие — власть должна реагировать соответствующим образом. Мы не ставим знак равенства между ваххабитами и экстремистами. Но почему-то ни один ваххабит ни в печати, ни по телевидению не выступил и не заявил: экстремисты — и наши враги. Мы почитаем Коран, но также почитаем и Конституцию страны, в которой живем. Нам не нужны ни исламское государство, ни халифат, и мы будем защищать это государство, а не бороться с ним»[9].
Если же обратиться за иллюстрациями к истории русской революции, то среди реформаторов-модернистов исключительную ставку на мирную пропаганду и агитацию делали, например, российские либералы, объединившиеся в партию кадетов; основную же ставку на насильственные методы прихода к власти делали эсеры, анархисты и большевики; а меньшевики в этом отношении занимали позицию мудрой «золотой середины». С другой стороны, среди консерваторов-ретроградов в России того времени ставку на мирные методы борьбы делали, например, октябристы, а на насильственные методы — черносотенцы.
[1]Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. В 3-х т. Т. 3. М., 1977. С. 88.
[2]По различным данным, от 50 до 80 процентов экстремистских организаций на Ближнем Востоке составляет молодежь в возрасте от 17 до 28 лет (Наматов Н. Религиозный экстремизм в Центральной Азии // CA&CC Press®AB (Central Asia & Central Caucasus Press AB/) // http://www.ca-c.org/datarus/namatov.shtml).
[3]Весьма примечательно при этом то, что лично сам Гесиод чувствовал себя обиженным своим веком — его брат Перс отсудил у него (по мнению Гесиода, несправедливо) львиную долю отцовского наследства, отчего Гесиоду пришлось весьма несладко.
[4]Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. М., 1979. Т. 11. С. 223.
[5]Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. М., 1979. Т. 39. С. 108.
[6]Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. М., 1979. Т. 9. С. 246.
[7]Данилов С.Ю. Правовые демократические государства: очерки истории. М., 1999. С. 50-51.
[8]Кропоткин П.А. Записки революционера. М.-Л., 1933. С. 179.
[9]Цит. по: Муслимов С.Ш., Нурилова А.З. Мировоззренческая толерантность как фактор преодоления религиозно-политического экстремизма // Актуальные проблемы противодействия национальному и политическому экстремизму: Материалы Всероссийской научно-практической конференции. В 2-х т. / Под ред. А.-Н.З. Дибирова, М.Я. Яхьяева, А.М. Муртазалиева, К.М. Ханбабаева. — Махачкала: Издательство «Лотос», 2008. Т. 1. С. 403.
