Мнимое единство и подлинные разногласия

Политолог Борис Межуев — о главном предмете спора между властью и оппозицией

Борис Межуев. Фото: ИЗВЕСТИЯ

Начну с парадокса. Главным итогом 2012 года я считаю идеологическое объединение, я бы даже сказал, стратегический союз российской власти и протестной оппозиции. В начале года, когда мы все были под впечатлением от давно не виданных столицей многотысячных митингов, я даже не подозревал, насколько этот союз возможен и легко достижим. Как и многие другие, кто верил в подлинность этого противостояния, я уже видел себя в роли эдакого центриста, который будет внимательно выслушивать тех и этих, а потом выдаст что-нибудь взвешенное, объединяющее, всех устраивающее. Подобная роль, наверное, весьма соответствовала моему личному психотипу, но для нее не оставалось никакого места в нынешней российской ситуации, характеризующейся с поверхностной, но очень правдоподобной, точки зрения идеологическим слиянием двух якобы противоборствующих сторон.

Это вот в прежние годы была борьба, когда власть отчаянно доказывала, что она выражает самые передовые устремления самого передового то ли среднего, то ли креативного класса. Ну а те, кто власть не любил, исходили из прямо обратного. А в 2012 году стороны в полном единодушии сошлись на том, что наша власть является властью какого-то загадочного традиционалистского большинства страны, а оппозиция — ее авангардистского меньшинства, недовольного, так сказать, засильем большинства. Власть — за православие, оппозиция — за языческие пляски в храмах и радикальный феминизм, власть — за брак между мужчиной и женщиной, оппозиция — за гей-парады, власть — за то, что русским детям можно и нужно жить в России, оппозиция — за то, что для них лучше переместиться в Штаты. 

Иногда по ходу развертывания всей этой дискуссии возникало ощущение, что всё это — даже не имитация Брежнева, но какое-то ностальгическое воспроизведение короткой, но незабываемо яркой эпохи Константина Устиновича Черненко. Я тогда учился в средней школе, и учителя постоянно говорили нам, что настоящие и честные советские парни идут не в девятый класс, то есть не готовятся к поступлению в чуждые простым русским людям вузы, но как настоящие пацаны идут в ПТУ, после чего сразу получают выгодную и дорогостоящую рабочую профессию, а не прозябают всю жизнь инженеришками за 100 рублей. Но если бы кто-нибудь в тот момент очутился в весьма продвинутой интеллигентской кампании, он непременно услышал бы набор расхожих пошлостей о том, что все настоящие люди в этой стране делятся на досидентов и отсидентов, что «эти морды» всегда будут нами править, поскольку народ с ними и за них и т. д. и т.п. 

Потом в эпоху массовой популярности демократов и Ельцина не только эти слова, но и произносящие их люди куда-то поисчезали, и вот теперь и те и другие как будто дождались своего часа и вновь вышли под софиты на подмостки истории.

Такое ощущение, что на политическую сцену поднялось поколение, охваченное жгучей ностальгией по прекрасной эпохе Черненко, когда в средней школе гордо звучало слово «пэтэушник», а на кухнях московские интеллигенты взахлеб ругали непросвещенный народ. И всем было хорошо. 

Вот и сейчас мы наблюдаем удивительные метаморфозы. Известный политолог, докторская диссертация которого о путях модернизации России была посвящена тезису, что основным препятствием к оной модернизации является склонность нашего населения к разного рода национальным идеям антизападного толка, теперь взахлеб рассуждает о том, что власти следует начать беспощадную борьбу с атеизмом, постмодернизмом и гомосексуализмом. А наш народ нашу власть в этой борьбе поддержит. Гламурные оппозиционеры от таких речей только приходят в восторг, они немедленно ощущают себя самыми страшными врагами режима, причем только на том основании, что не ходят в церковь, любят читать Сорокина и, в лучшем случае, нюхают кокаин и спят с кем попало.

Понимаете, насколько нелепо в этой ситуации будет выглядеть какой-нибудь идиот-центрист вроде меня, который надумает мирить оппозицию и власть. Мирить? После того как все так хорошо устроились? Что за сумасшествие! Поэтому главным итогом года для меня лично стала трансформация из мягкого центриста в жесткого радикала. Я вдруг понял, что надо срочно менять тактику и не мирить противоборствующие стороны, а попытаться их наконец поссорить. Ну чтобы хоть как-то разрушить их освященный славным именем Черненко симбиоз. Разумеется, я хотел бы их поссорить так, чтобы впоследствии снова примирить, но это уже, как говорится, была моя программа-максимум. Программа-минимум — именно поссорить.

Для того чтобы заставить наших двух друзей-союзников наконец хоть чуть-чуть повоевать друг с другом, нужно было найти между ними хотя бы какие-то подлинные, а не мнимые разногласия. 

В чем, если уж говорить серьезно, наши стороны действительно расходятся, в чем основной спор, и на стороне кого — правда? Думаю, что разногласия, хотя и не вполне проявленные, имеются и подлинный спор время от времени всё же ведется. Главный предмет этого спора — это вопрос о национальном суверенитете.

Когда часть членов так называемого Координационного совета поддержали петицию группы американских граждан о включении всех российских депутатов, поддержавших известный закон, в «список Магнитского», стало ясно, что эта проблема рано или поздно выйдет на первый план. Как справедливо написал в последней колонке в «Известиях» Максим Соколов, «список Магнитского» — это такая штука, которая ударит не только по Путину, но по любому будущему президенту России, если он только каждое утро не станет молиться на портрет президента США, а все оставшееся от молитвы время не продолжит заниматься выполнением его руководящих указаний. Конечно, в конце концов все уважающие себя россияне просто перестанут хранить деньги в долларах и перейдут на что-то более политически надежное, но до этого момента случится еще много неприятного. Вот и возникает вопрос, готова ли оппозиция, поддерживающая не просто сам список, но его немедленное расширение, к тому, что президент РФ, равно как и все должностные лица, начнут действовать не на основании так или иначе понимаемых интересов собственных граждан, а выполняя волю заокеанских руководителей?

Наши оппозиционеры исходят из представления, что если у меньшинства в России нет никаких электоральных перспектив, то бороться за власть оно может, лишь составляя разнообразные петиции американскому султану. Если бы афроамериканцы в США придерживались аналогичной тактики, они бы все давно вступили в Коммунистическую партию и присягнули на верность Хрущеву или Брежневу. Думаю, в этом случае десегрегация заняла бы более продолжительное время, если бы состоялась вообще. Между тем афроамериканцы нашли союзников в левых кругах Демократической партии и вместе с ними обеспечили реализацию того, в чем видели обеспечение своих прав. Американские феминистки также не видели смысла писать депеши Брежневу или Горбачеву, и, наконец, латиноамериканцы в США сегодня не требуют поддержки своему латиноамериканскому делу ни от Путина, ни от Уго Чавеса, ни от Ахмадинежада. А Россия — это все-таки не саддамовский Ирак, оппозиционеров у нас не травят газами, их приглашают в телевизор и настойчиво просят ругать власть. 

Это отнюдь не означает, что в стране все прекрасно, что силовые структуры не своевольничают, что власть не настигают периодические спазмы реактивного озлобления, что бесформенность политической системы не приводит к параличу государственного управления. Всё это так, но всё же оснований для того, чтобы просить их президента покарать нашего, признаемся честно сами себе, немного. И когда гламурная оппозиция кричит о том, что «суверенитет России — это суверенитет воров» и что, пардон за рискованную цитату, «нет у нас другого царя, кроме американского кесаря» — всё это выглядит абсолютно омерзительно. Омерзительно для всех, кроме нашего меньшинства, которому власть выдала полный мандат на идеологическое разгильдяйство. 

Так что главный политический итог минувшего года — полное и безоговорочное опровержение избитой истины о том, что худой мир лучше доброй ссоры. Увы, нет. «Добрая ссора» в политике — шаг навстречу к «доброму» миру, полноценному национальному примирению, а вот «худой мир», который может затянуться на годы, как и абсолютная власть, согласно другой поговорке, может развратить нас абсолютно. И такое развращение, как показывает финал нашей первой перестройки, не проходит безнаказанно.